Вірші

Темное платье ночи
Томно ласкает степи.
Сонных деревьев трепет.
Неба свод непорочен.

Тихо глотает Вечность
Тающие минуты.
Створки плотно сомкнуты:
Где-то царит беспечность…

Дремлет огромный глобус –
Слиток тлеющей смальты;
В пыльном море асфальта
Мерно плывет автобус.

Маленькая обитель.
Раздвигается шторка…
Лишь утомленно-зорко
Мглу буравит водитель.

Вспышками фар слепящих
Мчатся созвездий блики
В чутком и многоликом
БРАТСТВЕ В НОЧИ НЕ СПЯЩИХ.

Отяжелели веки.
Сил и слов не осталось…
Может, и впрямь – усталость
Стала болезнью века?..

Может, усталость – почесть,
Может, усталость – счастье
Каждого, кто причастен
К БРАТСТВУ БЕССОННОЙ НОЧИ –

К братству тех, кто ночами
Мир летящий объемлет,
Кто могучую Землю
Подпирает плечами,

Кто, в трудах и мытарствах,
Скован цепью незримой? –
Где же вы, пилигримы
Безымянного царства?..

Перелетные ветры
Вместе с солнцем отчалят;
Позади – все печали,
Впереди – километры…

Дремлет призрачный глобус –
Слиток тлеющей смальты;
В Зазеркалье асфальта
Уплывает автобус…

Моей Оленьке

Ночь ледяную стужу сберегла.
Рассвет рассыпал стынущую слякоть, –
И хочется забросить все дела
И НИ О ЧЕМ с прохожим покалякать,

Обнять сугробы в искорках цветных
И, вопреки заботам, срокам, числам,
БЕЗВЫХОДНУЮ ЖИЗНЬ БЕЗ ВЫХОДНЫХ
Наполнить вдруг каким-то тайным смыслом…

Замирает ночь над Карпатами.
Над озерным черным стеклом,
Над вершинами чуть горбатыми
В полумгле застыл небосклон.

Не мигая, тонут созвездия –
Неприступные острова,
Неразгаданные известия,
Ненаписанные слова…

Замирает ночь над Карпатами
В душной вязи летнего сна;
Лишь сухими грома раскатами
Потревожена тишина.

Над лесами и полонинами,
Над шумливой горной рекой,
Над порогами и стремнинами
Разлился блаженный покой.

Замирает ночь в можжевельнике –
В этом пряном хвойном раю;
Только псы  – шальные бездельники –
Завывают песню свою…

Полосами витиеватыми
Догорают блестки зарниц.
Замирает ночь над Карпатами –
Ночь без дна. Без слез. Без границ…

Бумажными корабликами вдаль
Мое навеки уплывает детство…
Разматывает жизнь свою спираль,
Не позволяя в прошлое вглядеться, –
И я все реже вижу детских лет
Распахнутое небо над собою,
И, как во сне, ушедшему вослед
Протягиваю руки я с мольбою…

Кораблик из газетного листа
Легко скользит по серебристой луже,
И горизонта даль еще чиста
Перед босым мальчишкой неуклюжим.
Слепящим светом город озарен,
Как беззаботной детскою улыбкой,
И мир огромный настежь отворен,
Наполненный изменчивостью зыбкой.
Июльской лужи тонкое стекло
Кудрявому мальчишке улыбнется –
И, кажется, навек исчезнет зло,
И не кораблик – мир перевернется!..

Но нет… Опять рассеется туман,
Сомкнутся серой паутиной стены,
Мне усмехаясь, мой самообман,
Как пожилой актер, уйдет со сцены,
В душе оставив легкий след – печаль,
И светлый дар – все помнить и надеяться,
Когда навеки уплывает детство
Бумажными корабликами вдаль…

Тебя я знаю только по рассказам
Почти уже забытых детских лет:
Ты был седобородым, сероглазым,
Мой давний предок, старый Арье-Лейб.

Лица на почерневшем ветхом фото
Не разглядеть. Лишь борода – как шлейф,
И профиль цвета древней терракоты,
Твой профиль, старый прадед Арье-Лейб!

Я знаю, как в голодном лихолетье
Ты лебедой замешивал свой хлеб
И детям перед сном играл на флейте,
Мой добрый предок, старый Арье-Лейб…

Быть может, ветер в поредевших кленах
Прошепчет мне напевом древних флейт,
Как в сорок первом, во главе колонны,
Шел на расстрел мой прадед Арье-Лейб…

Потомкам передать я не сумею
Твой взгляд в изломе серых тополей;
Я чувствую, как медленно седеют
Твои глаза, мой прадед Арье-Лейб…

Но я хочу твоей дождаться вести
Сквозь времена, сквозь толщу слез и лет,
И дописать к давно забытой песне
Тобой не спетый, будущий куплет…

Привет, мой старый двор! Я возвращаю стрелки
На сорок лет назад, в заснеженную даль:
Мне – около восьми. Морозною побелкой
На курточке моей отметился февраль.
Я брел тогда домой и грезил чашкой чаю,
А толстокорый снег затвердевал, как жесть;
И, лысину отца сквозь окна различая,
Я знал, что между мной и Богом кто-то есть…

Привет, мой старый двор! Я, кажется, взрослею,
Сменив лихой аллюр на неуклюжий шаг,
А вольный горизонт, как в юности, белеет –
И я стремлюсь к нему, все тяжелей дыша,
Своих учеников улыбкою встречая,
В их детские глаза безудержно влюблен,
Чтоб, снова день за днем кого-то приручая,
Понять, что между мной и Богом – небосклон…

Старинный друг, прости! Мне кажется, едва ли
Мы сможем уловить в заснеженной дали
Те добрые слова, что мы порастеряли,
Ту прямоту души, что мы не сберегли…
Что ж, славный мой двойник с котомкой за плечами,
Спеши бесстрашно в путь, неси благую весть,
Не зная горьких снов, не ведая печали,
Пока между тобой и Богом кто-то есть…

Теперь уж не вспомнить, как мы уходили со старта,
Как путь ускользал в паутине рифов и мелей,
Как лоб становился слепком с географической карты,
В сплетении меридианов и параллелей,

Как ветер облизывал губы солью и перцем,
Скрипучую песнь унося парусов просмоленных,
Как нитью живою затягивал шрамы на сердце
Дымящийся уголь степных зарниц раскаленных…

И пусть мои легкие снова дышат пустыней,
Которой придумал кто-то название «город»,
И пусть на ресницы с висков опускается иней
И капли пота сосульки роняют за ворот…

И пусть я всем сердцем к этой земле приколот,
И пусть навсегда с ней придется срастись однажды, –
Мне хочется жить, мне не утолить этот голод!
Мне не утолить этой дерзкой, безумной жажды!..

Зябнут зимние яблоки
По низинам седым,
В неприветливом облаке
Тает сумрачный дым,

Камышовые заросли
Над болотом стоят;
Скорбь ли тихую, зависть ли
Неприметно таят…

С полуголыми липами
Ветер шепчется всласть.
Запоздалыми всхлипами
Тишина разлилась…

Мгла тоской намагничена –
И не в силах помочь
Как всегда, ироничная
И ранимая ночь…

В этой густо изрезанной морем земле,
В этой ветреной бухте, пропитанной солью,
Отпечатан, как острый алмаз на стекле,
Терпкий юмор, присыпанный смехом и болью.

Здесь вмешалась в еврейскую вечную грусть
Привезенная с южных морей «Кумпарсита»,
И мелодии песен блатных наизусть
Зазвучали в отважной душе одессита.

Здесь дворам, утонувшим во влажном белье,
Между пышных платанов и томных акаций,
Открывается сумрачный Дюк Ришелье,
Незаметно склонясь средь неслышных оваций.

В зимнем вихре, ничуть не похожем на бриз,
Вдруг покажутся жестче, живей и суровей
Контур лестниц, стремглав убегающих вниз,
Привкус почвы, в избытке напившейся крови.

Странный город! Гремучая смесь языков,
Бескозырок и «клёшей», «пикейных жилетов»…
Он стоит, неподвластный теченью веков,
Щедро миру даря мудрецов и поэтов.

Пусть, как прежде, пути устремляются в Рим,
Пусть Париж, как и в прошлых веках, стоит мессы,
Пусть роскошен Кавказ, обаятелен Крым, –
В сердце гулко стучит старый берег Одессы…

«О! весь Шекспир, быть может, только в том,
Что запросто болтает с тенью Гамлет».

Б. Пастернак

Кровосмешенье лестниц и мостов,
Хитросплетенье сплетен и оваций, –
И к резкой перемене декораций
Я вновь оказываюсь не готов…

Калейдоскоп притонов и таверн,
Цветной бумаги и высоких фраз…
Вот только Розенкранц и Гильденстерн
Мертвы, увы, мертвы – в который раз!

Партер – партнер для фата и лжеца.
Румян и слез невидимая схватка.
Лишь Гамлет вопрошает тень отца,
Чтоб болью насладиться без остатка.

Папье-маше для кукольных террас.
Кулисы шумно празднуют успех.
А гордый, благородный Фортинбрас
Приговорен спешить – и не успеть…

Что ж, балаган раскинул свой шатер.
Толпа, беснуясь, требует расценок.
Жизнь – режиссер и автор, я – актер,
А зрители – уже давно на сцене…

«Нас в камере только двое –
Я и рассудок мой…»
(Г. Аполлинер)

Аллеи телеграфных проводов.
Леса – из труб. Туманы – из тоски…
Вся жизнь – поток бессвязных, долгих снов,
Разбитой плоти рваные куски…

Появятся – чтобы исчезнуть вновь –
Наивные и жалкие мечты,
И где-то рядом промелькнет любовь,
В душе оставив тяжесть пустоты…

Как занавес, трещат – и рвутся дни
На тысячи бесформенных минут;
Я в комнате – лишь с тенью, мы – одни,
И над окном – нависший солнца кнут…

Вздохнет туман, слезами напоен,
Под ветром вновь застонут провода,
И задрожит – под тяжестью времен –
Бескрайняя дорога – в Никуда…